Чудо чудное, диво дивное - Страница 30

– Хорошо, батюшка.

Только умер отец и похоронили его, как пришла от царя весть, что Милолика-царевна за того замуж выйдет, кто портрет её с терема снимет, перескочивши на коне с разлёту через двадцать венцов. Всполошился весь молодой народ: облизывается, почёсывается, раздумывает, кому такая честь будет. Братья об отцовском завете и думать забыли; коней объезжают, кудри завивают.

– Кто ж на отцовскую могилу ночевать нынче пойдёт? – спрашивает их Ваня.

– А кого охота берёт, тот пусть и идёт! Нам не до того, надо добиться своего, – отвечают братья.

Сами заломили шапки, вскочили на коней, гикнули, свистнули, полетели-понеслись, загуляли в чистом поле.

Пошёл Ваня на отцовскую могилку. В самую полночь раскрылась могила, встал из неё отец, стряхнул с чела сыру землю и спрашивает:

– Кто на моей могиле? Ты, старший сынок?

– Нет, батюшка, это я, младший сын, Ваня.

– Сиди, моё дитятко, Господь с тобою!

И закрылась опять тёмная могила. Перебыл Ваня ночь, утром пришёл домой и говорит братьям:

– Выходил ко мне сегодня ночью батюшка из могилы и благословил меня. Теперь ваша очередь идти; кто пойдёт?

А братья ему:

– Кто охоч, тот и ступай, а нам не мешай.

Опять пошёл Ваня на отцовскую могилку. В полночь раскрылась могила, встал из неё старик отец, стряхнул с чела сыру землю и спрашивает:

– Кто здесь? Ты, средний сынок?

– Нет, батюшка, опять я, Ваня.

– Ну, благослови тебя Бог, дитятко!

И закрылась тёмная могила.

На третью ночь пошёл Ваня на могилку в свою очередь. В полночь раскрылась могила, встал-поднялся из неё отец:

– Опять ты здесь, Ванюшка?

– Я, батюшка.

– Благослови тебя Бог, дитятко, за то, что отцовского завета слушаешься, и я тебя награжу.

Вытянулся старик, выпрямился, свистнул молодецким посвистом, гаркнул богатырским покриком:

– Сивка-Бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!

Конь бежит, земля дрожит, из очей искры сыпятся, из ноздрей дым столбом валит. Огладил, поласкал его старик:

– Прощай, слуга мой верный! Служи этому моему сынку, как мне служил.

И скрылся отец в могиле на вечные веки.

Отпустил Ваня коня гулять в зелёные луга, а сам домой пошёл. Дома братья к царю на испытанье собираются: усы закрутили, шапки заломили, бодрятся, охорашиваются.

– Ну, мы поедем Милолику-царевну добывать, а ты, Ванюшка, дома сиди, по хозяйству гляди. Куда уж тебе, убогому, с нами!

Как уехали братья, Ваня вышел за околицу и крикнул громким голосом:

– Сивка-Бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!

Прибежал конь и стал перед ним, словно вкопанный. Ваня в правое ушко ему влез, в левое вылез, наелся, напился, в богатое платье нарядился, стал таким молодцем, что ни в сказке сказать, ни пером написать. Вскочил на коня, рукой махнул, ногой толкнул и понёсся; его конь бежит, земля дрожит, высоки горы хвостом застилает, глубоки долы под собой пропускает.

Кипит народ у царских ворот: едут со всех сторон и царевичи, и королевичи, и князья, и бояре, и дворяне. Все свою удаль пробуют: борзых коней разгоняют, через двадцать венцов прыгать заставляют. Только куда! Выше третьего венца никто не достал. Вдруг словно ясный сокол прилетел в воронью стаю, примчался неведомый молодец, размахнулся, скакнул, только двух венцов не достал. Повернул коня – и был таков: видели, откуда приехал, не видели, куда уехал.

Братья домой вернулись, Ване рассказывают:

– Ну, видели мы чудо, видели диво: об таком молодце и не слыхано, этакой красоты и не видано, словно вот солнцем всё поле осветило, как он выехал. Завтра опять царь назначил всем приезжать. Коли этот молодец опять выедет – достанет он портрет Милолики-царевны!

А Ваня только усмехается.

На другое утро, лишь братья уехали, вышел Ваня в чистое поле, свистнул, крикнул:

– Сивка-Бурка, вещий каурка! Стань передо мной, как лист перед травой!

Прибежал дивный конь и стал перед ним, словно вкопанный. Ваня в одно ушко ему влез, в другое вылез – стал красавцем-молодцем и помчался к царскому терему. Подскакавши, разогнал коня – полетел конь, словно птица, чуть-чуть не достал молодец царевнина портрета. Весь народ так и ахнул.

– Кто такой неведомый молодец? Держи, лови!

А он повернул коня и улетел, словно из лука стрела.

На третий день позвал Ваня своего коня из чиста поля, стал перед ним конь, словно вкопанный. Он бил коня по крутым бёдрам; под ним конь возъяряется, прочь от земли подымается, несёт седока выше леса стоячего, только ниже облака ходячего. Подскакал к высокому терему, все двадцать венцов перелетел и умчался, у народа с глаз пропал. Только-только успел Ваня портрет да ширинку царевнины на лету сорвать.

Приехал Ваня домой; сидит, братьев дожидается, будто нигде и не был. Вернулись братья, рассказывают:

– Нынче тот самый молодец перескочил все двадцать венцов и портрет царевнин сорвал. Приказал царь, чтоб из всего царства весь молодой народ к нему завтра на пир собирался: все бояре да князья, купцы да простые крестьяне.

– Стало быть, братцы, – говорит Ваня, – и мне ехать надо?

– Ну, ты хоть и не езди, чего тебе там делать, убогому!

– Нет, уж если царь приказывает, и я на пир пойду.

На другой день опять кипит народ у царских ворот. Собралось молодцев и глазом не окинешь. Приехали старшие, пришёл и Ваня пешочком, тихо, смирно, словно он никогда царя с царевной и не видывал. Начались пиры, полились меды. Сам царь с царевною гостей обходит. Всякого гостя царевна из своих рук угощает, всякому чарку наливает да смотрит: не утрётся ли кто ширинкой? – тот и жених её. Все столы обошли, между боярами, между генералами перебрали – никто не утёрся ширинкой. Ваня сидит в уголке, улыбается, а царевна к нему-то подойти и не догадается. Наконец повернулась и к нему, к последнему, подошла. Взял Ваня чарку, выпил да и утёрся ширинкой.